– Прежде всего: я не считаю себя специалистом по Лескову. Есть замечательные литературоведы, которые досконально знают его творческую биографию и анализируют его тексты с точки зрения прототипов, сюжетов. Я сосредоточен на языке писателя, хотя, конечно, отчасти знаком с «лескововедением». Насколько я знаю, историю, которую Лесков положил в основу «Леди Макбет», он знал с детства, поскольку его отец был следователем. Может быть, именно яркость детского впечатления и стала главной причиной того, что повесть получилась столь сильной… «Все мы родом из детства».

 

– Современники у Лескова были разные. И многие видели в Лескове не то чтобы сумбур, но «перебор». И, пожалуй, ни один из них до конца не понимал, с кем имеет дело. Даже Лев Толстой, который очень уважал Николая Семёновича, отзывался о его языке так: «Слишком!», не говоря уже о людях меньшего масштаба. Каких только слов не употребляли в его адрес. Почитайте, например, Скабичевского. Тот считал язык Лескова сплошными «кунштюками», «экивоками» и т. д. Можно было бы составить толстый словарь ироничных оценок, вынесенных Лескову критиками XIX века. Кстати, потом можно было бы составить не менее толстый словарь всяких хвалебных определений из ХХ века («кудесник слова», «словесные узоры» и т. д.). А потом сравнить эти словари. И мы увидели бы, до чего же гибок, «велик и могуч» наш язык. И до чего, вместе с тем, коварен, лукав и беспощаден. Вот эту диалектику русского языка как раз блестяще понимал Лесков. Её-то он и передал как никто. 

– Подростки сейчас вполне, так сказать, «пассионарны» в языковом отношении. Они остроумны, жадны до языковой игры. И это радует. Так что в  этом смысле Лесков абсолютно современен. Но он современен глубинно, по духу. А вот для того чтобы посмеяться над приведёнными Вами «лесковизмами», надо знать, что такое «нимфа», «фельетон» и Аполлон Бельведерский. А они не знают. Поэтому для них Лесков труден. Для них вообще трудна литература XIX века. И ХХ тоже. Для них и Солженицын – как «Слово о полку Игореве». Многие из них всё равно когда-нибудь придут к литературе XIX–XX веков. Далеко не все. Кому надо – те обязательно придут. Лучшие. Элита. А настоящая элита всегда была и всегда будет немногочисленна.

– Частично я уже ответил на этот вопрос. В большинстве своем – как к излишеству. Хотя и читали, и смеялись. Но «большое видится на расстоянии». Например, тиражи «Левши» в ХХ веке, когда Лесков «вернулся» к советским читателям, были фантастическими. А в XIX веке, кстати сказать, Лесков был далеко не одинок в своей игре с заимствованиями. Скажем, И. П. Мятлов создал очень популярную книгу «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже» – невероятно смешной, так называемый макаронический текст, то есть «смесь французского с нижегородским». Таких примеров много. Но это считается некой «второстепенной» литературой. А Лесков оказался первостепенным.  

– В том-то и дело, что он – литератор самого-самого первого ряда. Это стало понятно только в ХХ веке. При жизни Лесков был максимально не удобен никому. Ни «либералам», ни «почвенникам». Он не укладывался ни в какие партии. Не исповедовал никаких идеологий. Он сам сделал всё, чтобы не стать «литератором первого ряда». В «первом», ни даже во «втором» ряду не оказалось той понятной всем «полочки», на которую его можно было бы поставить. Именно потому, что он был сразу со всех «полочек» и ни с какой конкретно. 

Не хочется повторять то, о чем уже много писалось, но Лесков действительно знал всю Россию как никто («пронзил собой всю Русь», по Горькому). Поэтому чтобы по-настоящему понять русскую культуру, надо понять Лескова. А чтобы понять Лескова, надо, в частности, составить его словарь. Протолковать редкие слова, неологизмы, диалектизмы и т. д. и т. п. Это большая, во многом черновая работа. «Но ведь кто-то должен за истопника…» А затем можно будет исследовать этот словарь, составить из него некий тезаурус, увидеть картину мира этого «самого русского» из всех русских писателей, а значит – приблизиться к пониманию русского национального сознания. Не ходульного, а подлинного. Это надо нам самим. 

Думаю, иностранцам это не очень нужно. Как это ни печально, они всё равно будут видеть нас такими, какими хотят видеть. Или видеть в нас в лучшем случае то, что универсально, понятно всему миру. Вот, например, Тургенев. Он очень интернационален. А Лесков – это в значительной степени писатель для «внутреннего пользования».

Пожалуй, я бы даже уточнил. Лесков не только самый русский, то есть знающий все сословия России, он и самый российский, можно сказать, «евразийский» писатель. Никто так не интересовался всевозможными «инородцами» и «нацменьшинствами». Татары, народы Сибири, украинцы, поляки и т. д. Одна из самых объективных и глубоких книг, скажем, о евреях, – опять же лесковская, «Еврей в России». Он же блестяще описал и русского человека за границей. Весьма по-разному и в высшей степени точно. Словом, сделать из Лескова знамя русского национализма никак не получится. А вот для понимания российской многонациональной цивилизации он в высшей степени необходим. 

Тексты Лескова – это ариаднина нить национального самопознания. Хорошо сказал. Самому понравилось.  

  

– У меня есть вышедший в 2001 г. «Словарь языка Василия Шукшина». Шукшин – это Лесков ХХ века. В смысле всё той же «нити Ариадны» национального самопознания. Они, эти писатели, казалось бы, очень разные. Но глубинная сущность у них очень схожа. Вроде бы Шукшин краток, лапидарен, а Лесков – сплошное «плетение словес». Но это не совсем так.

Пересмотрите «Калину красную»: «аккуратненький такой бордельеро», «забег в ширину» – это чистый Лесков. И – чистый Шукшин. Не любил, например, Шукшин «эмансипированных дамочек». Как он их назвал? «Тёти в штанах». Хлоп! И припечатал. Не любил он полуобразованных верхоглядов. Как он о них говорил? «Предисловий начитались». Это тоже лесковская стилистика. И не надо думать, что Лесков весь «растекался мыслию по древу». Нет, Лесков очень точен, хлёсток, ёмок, конденсирован.

 

– Совладать бы с Лесковым. Это годы и годы. А своего словаря достойны все крупные писатели. Но это – фантастический труд, страшно ёмкое дело. Труд, не приносящий, как говорится, ни денег, ни славы.

Я вот работаю над Лесковым и вдруг мысль: зачем всё это? Кому всё это нужно?.. И тут же сам себе отвечаешь: мне.

Вообще, вся культура – это довольно мутная и противная череда никому не нужных дел, без которых, как потом выясняется, человечество никак не может обойтись.